Кто видел Луизу Глюк?

«Посмотри в ночное небо, во мне две сущности, два рода могущества. Я нахожусь здесь, рядом с вами, в окне наблюдая за вами».

Когда Луиза Глюк получила Нобелевскую премию по литературе, все всполошились. Многие вообще не знали, кто это. Другие уверяли, что знают давно, следят. Тут уж не проверить. Кто там наблюдает за нами из окна? Кто здесь находится рядом с нами?

«За точный поэтический голос, своей суровой красотой превращающий индивидуальное существование во всеобщее», гласит формулировка нобелевского комитета. Так про любого поэта можно сказать: все поэты этим занимаются. Ну, может, красота не у всех сурова, но все поэты свое частное, личное делают общим. Выбалтывают страхи, убивают или возрождают надежду, пересказывают туманные сны.

Луиза Глюк не закончила Колумбийский университет, но тем не менее там потом преподавала. Мне это напомнило историю с Бродским: он тоже в девятом классе встал однажды солнечным днем и вышел из класса. Чтобы больше туда не вернуться.

«Помню, когда я бросил школу в возрасте 15 лет, это было не столько сознательным решением, сколько инстинктивной реакцией, – пишет он в эссе „Меньше единицы“. – Я просто не мог терпеть некоторые лица в классе (…). И вот однажды зимним утром, без всякой видимой причины, я встал среди урока и мелодраматически удалился, ясно сознавая, что больше сюда не вернусь».

Бродский помнил, как испытывал в этот момент отвращение к самому себе (что он так молод, поэтому беззащитен, а все взрослые люди могут им помыкать), а еще помнил (а это важней всего) «смутное, но радостное ощущение побега, солнечной улицы без конца».

У Луизы Глюк не было этого побега от собственной уязвимости, она не закончила курс из-за проблем со здоровьем. Но все же канва похожа: два беглеца, два неудачника потом все-таки становятся победителями. «Посмотри в ночное небо, во мне две сущности, два рода могущества. Я нахожусь здесь, рядом с вами, в окне наблюдая за вами».

Вот, собственно говоря, о чём пишет Луиза: она пишет об одновременном существовании и просто в жизни, и в поэтическом процессе. Мне кажется, это самое главное, что может сделать поэт.

Неужели вернулась зима, неужели вернулся холод,
разве Фрэнк не оступился на льду,
не исцелился, разве не посеяли весеннее семя
разве не кончилась ночь,
разве тающий лёд
не затопил канавы
разве тело моё
не спасли, не уберегли
разве не остался шрам, незаметный
над раной
холод и страх,
разве они не закончились, разве огород,
взборонив, не засеяли —
я помню почву наощупь, красная, густая,
в твёрдых бороздках, разве не посеяли семена,
разве не увил виноград южную стену
я не слышу твой голос
за криками ветра, свистящего над голой землёй
мне уже всё равно,
что́ это за звук.
(…)
разве мы не посеяли семена,
разве не нужны мы земле,
виноградникам, сняли ли с них урожай?

Урожай снят, и Луизу Глюк уже ругают. Кто-то говорит, что читал ее давно, и ни разу не был впечатлен. Потому что таких поэтов хоть лукошком ешь. Нагнись и собирай корзиночкой. Просто зачерпывай.

«Почему тех, кто пишет интересней, даже не рассматривают? Вопрос, я думаю, не к голосующему комитету премии, а к тем, кто номинирует и производит изначальный отбор. Если всё время выдвигать невесть кого, то и финала достигают понятно кто. С другой стороны, выбор этого года абсолютно бесконфликтный. С таким же успехом можно дать премию по литературе облаку или дереву. Кто будет против того, что таких облаков или деревьев сотни, если не миллионы?»

Мне нравится это сравнение (на самом деле нравится). Поэт – это и есть облако или дерево. Чего-то там плывет себе в вышине, или стоит в отдалении. Странное облако или непонятное одинокое дерево. Теперь облаку или дереву дали деньги. Не знаю, мне почему-то это нравится.

Ругающиеся на нового лауреата пишут правильно. Почему в свое время не получили Нобелевку Пруст или Джойс? Или, например, Оден? Нет ответа. Облако проплывает мимо, ничего не получив от земли. Дерево простоит свои положенные девяносто лет, потом упадет. Если упало рядом с жилищем – его распилят на дрова, отволокут куда-нибудь. Если упало в чистом поле – просто сгниет.

Кому какая разница, что кому-то «мировая культурная игра на понижение изрядно надоела»?

Лето после того, как лето закончилось,
утешенье после насилия:
обращаясь с собой хорошо,
я делаю себе только хуже;
насилие изменило меня.
Заря. Низкие холмы сияют
охрой, огнём, даже поля сияют.
Я знаю, что́ вижу: солнце, какое
бывает в августе, солнце, что
возвращает всё утраченное —
Слышишь голос? Это мой внутренний голос,
тела моего тебе теперь не коснуться.
Оно уже изменилось, оно очерствело,
не надейся, что вновь отзовётся.
День словно день лета.
Необычайно тихо. Лиловы на гравии
длинные тени клёнов.
А ввечеру — тепло. Ночь словно летняя ночь.
От этого только хуже; насилие изменило меня.
Моё тело остыло, как оголившиеся поля;
остался только разум, опасливый, недоверчивый,
не испытывают ли его.
Солнце снова всходит, как всходило летом;
щедрый дар, утешенье после насилия.
Утешенье после того, как сменился цвет листьев
и поле убрали и перепахали.
Скажи, что это и есть будущее,
я не поверю тебе.
Скажи, что я жива,
я не поверю тебе.

Это опять Луиза Глюк (никуда не уйти от русского звучания этого слова, не поэтому ли теперь рядом с этим написанием фамилии всегда пишут вариант в другой транскрипции: Глик), в переводе Ивана Соколова.

Луиза Глюк – как привидение. Мало кто ее видел, но теперь все о ней будут говорить. А некоторые даже не смогут поверить: есть ли она вообще?

Когда-то я верила в Тебя. И посадила смоковницу.
Здесь, в Вермонте,
где почти нет лета. И загадала: если приживется,
значит, Ты есть.
Оказалось, что Тебя нет. Ты обитаешь
только в теплых странах (…).
(Перевод И. Мизрахи.)

Но если есть справедливость – нет, не в этом мире (в этом ее, как известно, нет), ну тогда хотя бы в том, другом – то обделенные счастьем, природой (чем там еще?), такие, как мы, как ты, как я, получат львиную долю всего, по чему мы так изголодались. Славу, деньги, новые заказы на книги, звонки из издательств. И разве это не здорово? Что кому-то сейчас обрывают телефон – и просят то ли Глик, то ли Глюк что-нибудь сказать этому («и нашему, нашему!») изданию или телеканалу.

«Ведь никто не восславит тебя большем, чем я». Ведь ты так долго сдерживала это желание.

Ведь никто не пропоет высшему божеству (богу, случаю, жребию, всемирной справедливости-несправедливости) большей осанны, чем ты. И никто не заслуживает больше тебя сидеть по правую руку от того, кого ты славишь. «Вкушая скоропортящуюся вечную смокву, которой не выдержать перевозки».

Нет, ей не выдержать перевозки.